Мишель Лебрюн - Смерть молчит [Смерть молчит. Другая жена. Коммерческий рейс в Каракас]
Но когда он подавал чек Бетси, я увидел в его глазах коварное злорадство, и до меня дошло, впрочем, не впервые, что я попался на удочку. Его напыщенная речь, как и маска снисходительного папаши, были только игрой, частью какого-то темного, извращенного юмора богачей. В своей безмерной гордыне он с самого начала решил дать Бетси деньги, но ему захотелось вначале ее унизить, и Дафна послужила ему в этом идеальным инструментом.
В такие моменты все кэллингемовское общество подавляло и раздражало меня, и остаток вечера я провел в никудышном настроении. Но Старик, видимо, от души наслаждался. К счастью, он рано ложился спать. В половине одиннадцатого мы освободились.
Когда я пошел за плащом, Дафна отвела меня в сторону и с триумфальной улыбкой похвасталась монеткой в двадцать пять центов.
— Поль поспорил со мной на четвертак, что я не уломаю Старика. А я прекрасно справилась, тебе не кажется? — Она многозначительно прищурила свои огромные глаза. — Завтра днем я поеду в город. Раз уж я спасла для Бетси ее несчастный фонд, думаю, взамен ты мог бы угостить меня обедом.
Обедать с Дафной было делом долгим и утомительным. Но я знал, что отказываться нельзя, чтобы не обострить для Бетси ее семейные отношения.
— Ну конечно, разумеется, — ответил я.
По дороге домой Бетси держалась молодцом. Не упомянула о моей неудачной попытке встать на ее защиту и не подала виду, что отец ее обидел.
Слишком велика была фамильная гордость. И Поль был великолепен. Об эпизоде с четвертаком он умолчал. Все это он воспринимал как обычную коммерческую операцию, причем удачную.
Фаулеры собирались заехать к нам на стаканчик, но когда мы почти доехали до Бикман Плейс, Поли вдруг обнаружила, что у нее болит голова. Почти каждый раз, когда не она оказывалась в центре внимания, у нее начиналась головная боль. Другого способа добиться своего она так и не придумала. Поль, как обычно, был с ней сама нежность.
— Бедная малютка, что же делать, серое вещество — вещь капризная.
— Нет, Поль, не в том дело. Просто Старик меня утомляет…
Высадив Бетси перед домом, я отвез Фаулеров. Когда один возвращался домой, заметил вдруг, что хандра меня не покинула. После трех лет счастливого супружества бывали минуты, когда я чувствовал себя в ловушке, когда я чувствовал, что Бетси и я, при всей нашей кажущейся независимости, ничем не лучше остальных рабов в бескрайней империи старого Кэллингема. Тот день был особенно неудачным. Мне опротивели интриги вокруг места вицепрезидента; потом мне пришлось бессильно наблюдать, как Старик тиранит мою жену, и в довершение всего я позволил капризной девятнадцатилетней девчонке навязаться на обед со мной. И невольно мне захотелось, как перед этим Поли, немного покапризничать.
Я взглянул в окно. Был почти перед домом, где жила Анжелика.
3
Знал, что поступаю неразумно, но все-таки остановился. Не уговаривал себя, что загляну к ней из вежливости. Мне даже не слишком хотелось ее видеть. Это был просто такой неожиданный вздорный импульс сделать хоть что-то, что бы не имело ничего общего с Кэллингемами, — нечто такое, что явно бы не понравилось Старику. Ибо в минуты, когда тот взывал к спасению американской морали, он все еще возмущался «той вульгарной женщиной, от которой — и вообще от всего этого вырождающегося европейского сборища — мы тебя спасли».
Поставив машину перед домом, я нажал кнопку звонка, и когда двери подались, унылым коридором направился внутрь.
Честно говоря, я ждал, что мне откроет бледная больная женщина, как накануне вечером, но увидел я Анжелику, изменившуюся до неузнаваемости. На ней было черное платье с желтым шарфиком вокруг шеи. В платье не было ничего необычного, но шик, с которым она его носила, вместе с ненавязчивым, простым обаянием, превращали Поли в манекен из витрины, а Дафну — в сопливую девчонку. И тут я почувствовал, что счастлив.
— Я ехал мимо, и пришло в голову зайти узнать, как ты. Выглядишь ты гораздо лучше.
В ее серых глазах, мельком окинувших мой вечерний костюм, я не заметил ни удивления, ни удовольствия при виде меня.
— Хочешь зайти?
Я последовал за ней в заботливо убранную розовато-бежевую гостиную. Двери в спальню стояли открытыми, но и там все было убрано. Впечатление крайней бедности оставалось, но зато все блистало чистотой. После подавлявшей кэллингемовской роскоши, против которой все восставало у меня внутри, эта строгая обстановка производила даже приятное впечатление.
Анжелика взяла из распечатанной пачки сигарету и прикурила от кухонной спички. Вела себя со мной формально, как со случайным знакомым, решительно не воспринимая меня как бывшего мужа.
— Вчера я вела себя как глупая истеричка, — сказала она. — У тебя, видно, сложилось совершенно неверное представление.
— Тебе было плохо, — заметил я.
— Я думаю о Джимми. Я все ужасно преувеличила, сделала из этого просто трагедию. Это не так. Чтобы все было ясно — мне никакая помощь не нужна. Я со своими проблемами справлюсь.
— Сама?
— Разумеется, с ним нелегко, особенно когда выпьет, а он пьянствовал почти неделю. Но теперь все в порядке. Он был здесь сегодня. Он хороший. И все хорошо.
Ее жалкая попытка оправдать Джимми и очевидное желание захлопнуть перед моим носом дверь в свою личную жизнь меня не смутили.
— Это звучит как невероятно романтическая история. Как давно это тянется? Не параллельно ли с Чарльзом Мэйтлендом?
На эту грубоватую шутку она отреагировала скорее удивленно, чем сердито.
— О Чарльзе я уже почти забыла. С Джимми мы познакомились два года назад в Плимуте.
— Так, может быть, пора уже сделать из него настоящего мужчину, а?
— То есть, чтобы я вышла за него? Джимми на мне никогда не женится. Ни за что. Он помешан на богатой наследнице с яхтой и полным сейфом бриллиантов. Это что, обычай такой у всех авторов, и бывших тоже?
Я понимал, что злиться с трехлетним опозданием глупо, но тем не менее разозлился. Ведь тогда в Портофино я был лишен возможности сыграть финальную сцену, и теперь она предоставлялась, хотя и с опозданием.
— И тебя устраивают такие отношения?
— Абсолютно.
— А я тебя не устраивал.
— Билл…
— Теперь я вижу почему. Разумеется, я был подходящим типом. Болтаться по Европе и корчить из себя великого американского романиста — вот это да! Но я не пал достаточно низко для тебя, да? Чарльз Мэйтленд меня в этом убедил, а Джимми переплюнул нас всех. Я же не пытался тебя задушить. К тому же я делал все возможное, чтобы ты ни в чем не нуждалась, и совершил самый тяжкий, отвратительно мещанский грех — взял тебя в жены.
